— Твое присутствие ничего не изменило бы. Фелипе болен, у него хрупкие кости. Если бы этого не случилось сегодня, то могло бы случиться завтра или послезавтра.

— Я должна была быть рядом.

Алесандер обнял ее за плечи, притягивая ближе:

— Ты не виновата.

— Фелипе ненавидит больницы. Он хотел бы видеть лозы из окна.

— Симона, он умирает. Он уже слишком болен, чтобы находиться дома. Ты не можешь за ним ухаживать, присматривать круглые сутки.

Она снова всхлипнула. Алесандер знал — никакие его слова не принесут ей облегчения. Фелипе нуждался в ней, а ее не было рядом. Она была… О боже, неужели Фелипе все-таки получит свое последнее желание? Такую цену ей придется заплатить за его счастье? Симона спрятала лицо в ладонях и разрыдалась.

— Я должна была быть рядом с ним.

С этого времени состояние Фелипе только ухудшалось. Перелом бедра приковал его к постели, и Симона проводила рядом с ним почти все свое время. Бывали дни, когда он был в ясном сознании и рассказывал, как он познакомился с Марией и ухаживал за ней. Бывали моменты, когда его речь становилась смесью из испанского, баскского и английского, бессвязной и бессмысленной. По вечерам Алесандер забирал Симону из больницы, увозил в свою квартиру и заставлял что-нибудь съесть до того, как девушка падала на подушку и утром просыпалась, чтобы все это повторить. Алесандер смотрел, как она замыкается в себе, видел, как ложатся тени вокруг глаз, как западают худые щеки, и поражался ее внутренней силе. И он желал Симону, желал до боли. Он хотел обнять ее, утешить, прогнать ее горе. Он хотел заняться с ней любовью и вернуть искру жизни в ее прекрасные голубые глаза. Но он дал слово, и он не касался ее. Она же вообще едва его замечала, и Алесандеру не становилось от этого легче. По ночам он смотрел, как она спит, любовался спокойствием на ее прекрасном лице, хотя бы на несколько коротких часов, до того, как утром вернется боль скорой потери.

— Тебе не обязательно проводить там каждый день, — сказал он Симоне после первой недели. — Потрать один день на себя, отдохни.

Но девушка только покачала головой:

— Я должна пойти. Я все, что у него есть. А он все, что есть у меня.

Эти слова были как нож в сердце Алесандера. Она столько потеряла. А остаток забрал он. «Это сделка», — напомнил он себе, но эти слова были пустыми. И его ранило, что она не давала ему места в своем мире. Неужели те месяцы, что они провели вместе, ничего для нее не значили? Все те ночи, что она лежала в его объятиях, приходя в себя от страсти? Конечно, они собирались расстаться после смерти Фелипе, но почему мысль о том, как мало он значил для Симоны, так беспокоила Алесандера?

Фелипе позволили умереть дома. Машина привезла его из больницы, и две сиделки поставили его кровать в коттедже, где он родился, у окна с видом на виноградник, на котором Фелипе прожил всю жизнь. День, сказали они Симоне. В лучшем случае два. Девушка провела первый день у постели деда. Когда он мог слушать, она рассказывала ему о том, что происходило на винограднике, или о том, как она жила в Австралии. То и дело ей казалось, что он перестал дышать, и Симона замирала, чтобы вздрогнуть, когда новый судорожный вздох вырывался из его впалой груди. Иногда его дыхание ускорялось, словно он бежал, а иногда Фелипе беспокойно метался, бормоча что-то неразборчивое.

На второй день Симона привыкла к паузам в его дыхании. Или просто смирилась с тем, что любой его вдох может стать последним. Она ждала этого, и на третий день чувствовала себя совершенно измотанной. Фелипе ничего не ел и не пил, но он все еще цеплялся за жизнь. Симоне было больно слушать, как хрипело у него в груди. Девушка держала деда за руку, когда ей казалось, что он ее слышал, и вытирала его лицо, когда он метался в бреду. Его беспокойство усиливалось. Он теребил край одеяла, бормоча что-то, чего Симона не понимала. Взяв его за руку, она ласково укорила старика:

— Ты замерз, Abuelo. Спрячь руки под одеяло.

Одна из сиделок отвела ее в сторону, когда Фелипе уснул и Симона встала размять ноги.

— Это признак конца, — сказала женщина. — Его кровообращение замедляется, все его тело постепенно выключается.

— Но почему так долго? — всхлипнула Симона. Она не хотела, чтобы ее дед умирал, но еще меньше ей хотелось, чтобы он страдал. — Почему он так беспокоится? Он хотел тихо умереть во сне, почему он так мечется?

Сиделка сочувственно тронула ее руку:

— Иногда живые не хотят отпускать тех, кому пора уйти. А иногда люди сами не могут уйти, потому что не закончили какое-то дело. Есть что-то, о чем он может волноваться, вы не знаете? Что-то, что он не завершил?

Симона покачала головой:

— Он хотел снова встретиться с Марией.

— Ничего другого, чего бы он мог ждать?

Девушка со вздохом закрыла глаза. Было кое-что, чего Фелипе хотел. Но она не могла исполнить его желание. Неделю назад у нее начались месячные, так что те страстные объятия с Алесандером под сенью винограда не продолжились беременностью. Симона не удосужилась сказать ему об этом, а он не спрашивал, потому что не следил за датами или потому что ему было все равно, она не знала. Может, потому, что поверил, когда она сказала, что все будет в порядке. Или потому, что его волновала только земля, и каждый день приближал его к цели. Как бы то ни было, Алесандер явно не хотел об этом знать.

И если подумать, Фелипе тоже незачем было об этом знать. Закусив губу, Симона взглянула на него, прикованного к постели, едва в сознании. Что изменит еще одна ложь? Крошечная неправда в числе других? Ничего, решила Симона, глядя, как скрюченные пальцы теребят одеяло. Она села на край кровати Фелипе, взяла его холодную руку в свои и легко сжала:

— Abuelo, это Симона.

Одна из сиделок позвонила Алесандеру, предупредила, что осталось недолго. Он сомневался, стоит ли ему там присутствовать. Последние дни Симона жила в коттедже, и Алесандер не появлялся ей на глаза. После последнего их разговора он не был уверен, что она вообще захочет его видеть.

Но он не мог остаться в стороне. Она скоро уедет. Со смертью Фелипе у нее не будет причин оставаться. Она соберет вещи, уедет в Мельбурн, и Алесандер вряд ли увидит ее снова. Он хотел встретиться с ней до того, как это случится. Кроме того, она должна вот-вот потерять единственного родного человека. Кто-то должен был находиться рядом с ней. Алесандер хотел быть рядом. Он хотел, чтобы Симона знала, что он рядом, даже если ей все равно.

Когда он шагнул через порог коттеджа, его глазам понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к сумраку. Симона сидела у постели своего иссохшего от болезни и старости деда.

— Abuelo, это Симона, — сказала она, легонько сжимая его холодные пальцы, чтобы поделиться своим теплом.

Фелипе пробормотал что-то тихое и неразборчивое, но он был в сознании и слушал.

— Abuelo, у меня хорошие новости. — Слезы текли по ее щекам, когда Симона готовилась солгать ему в последний раз. Если эта ложь позволит ему уйти с миром, она будет самой важной из всех. — Твое желание исполнилось, Abuelo. Я… Я жду ребенка. И я всем сердцем надеюсь, что это будет мальчик, чтобы мы могли назвать его в твою честь. Мы назовем его Фелипе.

Его морщинистая рука сомкнулась на ее запястье, Симона наклонилась ближе, пытаясь разобрать слова среди его тяжелого дыхания.

— Что?

— Счастлив, — выдохнул Фелипе. — Gracias, mi nieta, gracias. — Это усилие отняло у него последние силы, и старик осел на подушках. — Мария… Мария ждет. Я пойду к ней.

— Si, — кивнула Симона. Ее слезы капали на одеяло. — Она долго тебя ждала. Она будет так рада тебя видеть.

Одна из сиделок тронула ее за плечо:

— Он ушел.

Симона слабо кивнула — она почувствовала момент, когда душа Фелипе ускользнула, чтобы встретиться с любимой женой.

Все закончилось.